Когда ошибочно не расстрелянного Войно-Ясенецкого в челобитной Сталину красноярские “чекисты” попросили разрешения расстрелять (все-таки считались с такими именами, без высочайшего ведома не убирали), непредсказуемый генералиссимус, видимо, поражаясь тупости своих исполнителей, наложил совсем неожиданную резолюцию. “Я видел ее своими глазами, начертанную красным карандашом, - рассказывал в интервью “Тихоокеанской звезде” Алексей Михайлович Войно-Ясенецкий. - Первые два слова нецензурные, а дальше разнос: разве можно расстреливать таких людей, сейчас нужна религия, а медицина тем более, создать условия, дать Сталинскую премию первой степени, чтобы он у нас работал".
-Помню, в 1946-м, уже после фронта, иду я по Красноярску, а навстречу знакомая медсестра из родного госпиталя № 1515, радостная такая: “Наверное, не знаете: нашему профессору Сталинскую премию дали. А он ее отдал для детей-сирот”, - вспоминает Надежда Алексеевна, - стоим с ней и радуемся за него...
О своем возвращении с фронта военврач Бранчевская вспоминает с улыбкой, потому что и тут ее встретил профессор Войно-Ясенецкий:
-Захожу во двор, дом наш стоял напротив нынешнего театра оперетты, а у нас коза с козлятами бегает! Такого прежде никогда не бывало, папа был из рабочей интеллигенции, машинистом тепловоза работал, жили по-городскому. Тут мама и поясняет: “Это твой профессор рекомендовал”. Оказывается, от болей в желудке. Так и сказал: “Лекарств сейчас все равно нет, а коза вам поможет”. И помогла…
Интересная деталь. Мама Бранчевской Евлампия Акиловна разыскала профессора в Никольском храме как раз в день его тезоименитства - в день небесного его покровителя святого апостола Луки, который тоже был и художником, и врачом. Владыка добился открытия этой маленькой кладбищенской церковки в Красноярске в марте 1943-го. Когда Войно-Ясенецкий узнал от незнакомой женщины, чья она мама, то сказал о Надежде Алексеевне Бранчевской всего два слова: “Достойная женщина”.
И смутилась Надежда Алексеевна, и обрадовалась похвале, которая дошла до нее через столько лет и в такой чудный день - день возвращения с фронта в родной город. Эта короткая характеристика напомнила ей о другой характеристике, которую по приказу начальства пришлось ей писать на этого человека. "Как же неловко было мне браться за ручку! - вспоминает, покачивая головой, Надежда Алексеевна, - я просто мучилась оттого, что недостойна его оценивать!"
-И что же вы написали? - спросила я.
-Все то, что рассказала вам о нем, - последовал ответ.
Всю жизнь хранит она две его фотографии военных лет. Когда ищет утешения, смотрит на эти два снимка, и спокойствие дорогого сердцу человека вселяется в ее душу. На них - профессор запечатлен в рабочем кабинетике в госпитале, и в кресле в его комнате внизу, осененной иконами. Профессор с мировым именем в безрукавке- толстовке, в стеганных ватных брюках, загнанный на маленький пятачок в далеком сибирском городе… Такое может быть только у нас в России.
-Вы знаете, - говорит Надежда Алексеевна, - он никогда не называл раненых бойцами или солдатами. Он всегда говорил: “Воины”.
Он и сам был воином. Воин Ясенецкий. О красноярском периоде последней своей ссылки владыка Лука пишет тепло: “Воспоминание об этой работе остались у меня светлые и радостные… Офицеры и солдаты очень любили меня. Когда я обходил палаты по утрам, меня радостно приветствовали раненые. Некоторые из них безуспешно оперированные в других госпиталях по поводу ранения в больших суставах, излеченные мною, неизменно салютовали мне высоко поднятыми ногами”.