3.3. Воин Ясенецкий. Крестный путь владыки Луки в Сибири

 


Сама ваша религиозность есть преступление, за которое мы будем преследовать вас беспощадно.
  

 
 --Из откровений, высказанных туруханскому ссыльному Войно-Ясенецкому хозяевами “новой жизни”.

У этого памятника в архиерейском дворике почти всегда живые цветы. И от того, что люди приходят сюда часто, и от того, что обращаются они к всегда ждущему их здесь владыке Луке молитвенно, лицо его - живое, совсем не забронзовевшее. Монашеская мантия, внимательный взгляд, мягкие сильные руки хирурга, фуфайка на кресле… Совсем недалеко, на соседней улице, в эвакогоспитале согревала его фуфайка, когда в годы войны он спасал от смерти солдат, привезенных в Красноярск в санитарных поездах. По этой улице отправлялся владыка Лука пешком в отдаленную Никольскую церквушку, чтобы молиться за этих солдат и за спасение Отчества.

- А ведь я жил на одной улице и ходил по одной улице с Войно-Ясенецким! - говорит автор этого удивительного памятника известный красноярский скульптор заслуженный деятель искусств России Борис Ильич Мусат. - Было это в Симферополе в годы моей учебы в художественном училище. Не ведомо было мне имя владыки Луки, не знали мы тогда дороги к храму, вспомнили о ней и о тех, кто упорно ее торил, только много десятилетий спустя. Тогда оказалась у меня в руках книга о Войно-Ясенецком, тогда и состоялась наша первая встреча, перевернувшая мою душу. Вспомнил я и ту улицу, на которой жил в юности, и домик архиерейский, в котором жил владыка Лука. И понял: сам Бог привел меня к Войно-Ясенецкому уже здесь, в Красноярске, и повелел взяться за памятник этому великому человеку…

Хирург с мировым именем, архиепископ с сияющим нимбом святого навеки вошел в историю Красноярского края, став небесным его покровителем. Но в далекие 20-е годы ушедшего столетия мыслилось Войно-Ясенецкому совсем иное.

“Может Господь и приведет меня к тебе в Марокко… И только Он знает, кем буду я, хирургом ли Мароккским или епископом Ташкентским…”, - писал владыка Лука 14 марта 1923 года своему племяннику Юрию, всерьез думая об отъезде в Африку, когда стало совсем очевидно, что от застенков ГПУ ему не уйти. Но святителя ждала Сибирь. И Господь судил ему быть хирургом и епископом Красноярским и Енисейским.

Знаменитый ташкентский профессор и ученый, отец четырех детей, он принял постриг после смерти жены и стал епископом в мае 1923 года, когда по всей России шли массовые расстрелы православных. Только с 1922 по 1923 годы новый кровавый режим расстрелял 40 тысяч представителей духовенства, более 100 тысяч активных верующих, членов церковных общин. Первыми взошли на большевистскую плаху иерархи Русской Православной Церкви.

В своей книге “Крестный путь святителя”, построенной на подлинных документах карательных органов - ЧК-ГПУ-НКВД-МГБ-КГБ-ФСБ внук Войно-Ясенецкого известный ученый, доктор экономических наук Владимир Александрович Лисичкин, приводит холодящий душу мартиролог тех лет: “Петербургский митрополит Вениамин, обнаженным был выведен на мороз, облит водой, превращен в ледяную статую и утоплен; Пермский архиепископ Андроник живым закопан в землю; Киевский митрополит Владимир был оскоплен, расчленен и брошен на поругание пьяным коммунистам; Тобольский епископ Гермоген разрублен на мелкие кусочки лопастями парохода, будучи для потехи партийной и чекистской публики привязан к пароходным колесам; Черниговского архиепископа Василия, как Христа, распяли на кресте и сожгли…”

Только крестный путь мог ждать человека, дерзнувшего стать в это время священником. Старший брат Войно-Ясенецкого Владимир в сентябре 1922 года с тревогой писал ему: “Когда кругом властители, вооруженные до зубов, твердо устанавливающие, что нужно счастье только в этой земной жизни, а мысль о загробной - яд и контрреволюция; когда духовенство - их враги, и борьба идет открыто, - тогда смешно не сознавать, что взятая тобою на себя миссия - не мирное дело, не культурная работа, а открытая борьба тебя, безоружного, с целой армией. Конечно, можно быть героем (если забыть о Дон-Кихоте) и броситься в неравный бой, зная о неизбежной смерти. Эта героическая смерть возможна. Но она неизбежна в самом коротком времени. Вот тут-то и выбор: немедленно погибнуть, загасив данный тебе великий светильник знания и пользы, - или только личной жизнью, а не недопустимыми теперь проповедями, давая пример другим, продолжать свое великое служение науке, учащейся молодежи и страждущему человечеству. Великий д-р Гааз… не сказал ни одной проповеди о Боге, а освещал все вокруг себя, как солнце, и стал примером для потомства… Сними рясу. И Господь Бог, в которого я свято верую, благословит тебя в поколениях твоих учеников. Для несчастной России они нужны до слез”.

Но выбор младшим Ясенецким был сделан твердый: и проповедь слова Божия, и хирургия. О своей попытке уйти от карающей десницы ГПУ, он снова пишет в июне 1923-го в письме архиепископу Иннокентию Ташкентскому, но уже со скепсисом: “И вот явился соблазн, не дожидаясь Бутырок и ссылки, уехать в Марокко, где оказался мой племянник, если, конечно, отпустят меня. Мне лично ссылка не страшна, но что будет с детьми? А в Марокко и они поехали бы со мной… Вы видите… и я не могу устоять до конца…”