По вехам двух веков

Материал из EniseyName.

[править] Валентина Майстренко

Ну и снега у Владимира Чин-Мо-Цая! То голубоватым лунным холодом стынут, будто прилетели с другой планеты; то движутся словно барханы из серо-голубого песка; то сияют богатой парчой, раскинутой удалым коробейником; то взбиваются в холмы – бугристые, мягкие, ноздреватые, ударяющие сыростью в нос... Фотомастер все время заставляет нас удивляться богатству белого цвета, заставляет любоваться снежной куржой – в сияньи солнца и во тьме полярной ночи, на улице и за стеклом магазина «Цветы», где прячутся в снежное кружево маленькие слабенькие растения. Он заставляет умиляться каждой снежинке. Мы сидим на кухоньке в доме у Чин-Мо-Цая, на стене – хорошо известный его снимок «Мороз и солнце», и я спрашиваю фотохудожника:

– Нет слов, чтобы описать это солнце, это сообщество диковинных снежинок. Какой-то прорыв в запредельный, золотом сияющий мир. Как вам удалось остановить это мгновение?

– Представьте: 19 октября – день, когда солнце покидает Заполярье. Я – в профилактории, готовлюсь к процедуре, снимаю рубашку, собираюсь улечься на топчан, бросаю взгляд за окно, и вижу этот прощальный луч солнца, который вот-вот исчезнет, и до 21 января его никто уже не увидит! Голый по пояс бросаюсь прочь из кабинета в свою палату за фотоаппаратом. Медики в смятении: рехнулся что ли наш больной? Я влетаю с аппаратурой обратно в кабинет, боясь, что мгновение уже безвозвратно потеряно, но последний луч за окном еще не угас, успеваю нажать на спуск, фотографирую прямо через окно, и... тут же наступает полярная ночь. Во Франции потом цокали языками, рассматривая этот снимок. А медики из профилактория удивлялись: мы тут же ходили и не видели этой красоты, как вы её увидали?

А очень просто: у Владимира Ивановича Чин-Мо-Цая – взгляд художника. Он виден уже в ранних его работах. Долго я удивлялась его вроде бы простенькому снимку «Велосипедисты в Заполярье», напечатанному в 70-е годы в «Огоньке» наряду с другими его работами (что само по себе уже высокая награда). Это совершенно законченное художественное произведение, которое можно ставить рядом с любой картиной Грабаря или Дейнеки. Всё здесь художественно: и расположение фигур, и цветовая гамма, и экспрессия. Впрочем, так же живописны и его «Подземные кладовые» с шахтерами под землей. А его пейзажи: Талнах, встречающий солнце; водопад и осень на озере Лама; его закат на Енисеее; его тундру в золотых красках осени, удивляющую переливами цветов: сине-фолетовых, изумрудных, охристо- желтых; его горы на границе с Монголией, если выставить рядом с картинами Рериха, не уступят они по воздействию на зрителя ни таинственностью, ни мощью, ни цветовой гаммой.

Как тут не вспомнить строки знаменитого китайского поэта Ли Бо (VIII век):

Плывут облака отдыхать после знойного дня,

Стремительных птиц улетела последняя стая.

Гляжу я на горы, и горы глядят на меня,

И долго глядим мы, друг другу не надоедая...

– Владимир Иванович, а вам не хотелось стать художником?

– Помню свою попытку нарисовать картину, когда жили мы в Питгородке – в подсобном хозяйстве «Енсейзолота». Великая Отечественная война идет: ни бумаги, ни карандашей, ни красок, беру кусок старой фанеры, нахожу остатки белил, чернил, делаю кисточку из конского волоса и начинаю изображать что-то. Что можно было нарисовать при таком наборе изобразительных средств? А в школе мне, между прочим, прочили совсем другую карьеру – карьеру певца. Я и дуэтом исполнял песни военных лет («Казаки», которые по Берлину едут, «Остров Рыбачий»), и солировал. Коронным моим номером была русская народная песня «Меж крутых берегов Волга речка течёт». Вот как было поставлено образование в тяжелые военные и послевоенные годы: мы бедствовали, недоедали, переживали горе и гибель близких, но духом были сильны, потому что держались друг друга и знали: «Нас не победить!» Певческая моя карьера оборвалась внезапно, я сильно перемерз в дороге и потерял голос навсегда. А вот художник из моего детства меня не покинул и напомнил о себе, когда я впервые взял в руки фотоаппарат.

Кстати, я увидел не фото-, а кино- камеры, совсем маленьким, когда мне было четыре годика и мы еще жили в Иркутске. Папа мой был работящий человек, его из Харбина с берегов Хуанхэ привезли в Сибирь на заработки в 1916 году совсем молоденьким, когда строили Транссибирскую магистраль. Вскоре грянула революция, войны, одна за другой, и родной брат разыскал его только в 1960 году, за четыре года до смерти, так отец и не смог побывать в Китае. Труженик был до потери пульса, всю жизнь вкалывал, не жалея себя, овладел профессией литейщика-формовщика, попал в число передовиков труда, и мы даже жили в Доме ударников в Иркутске. В то время были популярны киножурналы, которые показывали перед началом фильмов. И однажды к нам из Ленинграда прибыла съемочная группа, наверное, чтобы рассказать о счастливой жизни семьи ударника труда Ивана Ивановича Чин-Мо-Цая. Просыпаюсь, а возле меня камера, жужжит что-то, и родители, и незнакомые люди просят меня, мол, лежи, будто спишь. Я поднимаю голову, а меня опять укладывают. Наверное, по их замыслу, самый маленький ребенок (нас у родителей было трое) должен был какое-то время спать. Потом мы все вместе катались на катере, где съёмки продолжились. Так мы всей семьей попали на киноэкран. Может, где-то в архивах и лежит эта киноплёнка.

Потом мой отец работал на строительстве «Красмаша». А в Питгородке он трудился в литейной мастерской, я любил туда бегать. В 1942-м он изобрел замечательное приспособление, которое позволяло из раскаленного металла за минуту отливать две мины. Не забыть, как вдохновенно он их делал! Жаль, что не было фотоаппарата, чтобы сфотографировать его за этой работой. Жаль, что не мог запечатлеть тогда добрую улыбку мамы, я не помню ее без улыбки, от неё всегда исходил свет. Она у меня с Урала, из семейства Поповых, самое интересное, из тех самых мест, которые прославились знаменитым каслинским литьем и мастерами-литейщиками. Так что мне ничего другого не оставалось, как стать литейщиком, только отец работал с черными металлами, а я с цветными, медь плавил.

– Вот почему у вас так много золотого сияния на ваших снимках!

– О, там такие переливы желтого, золотистого и огненного! И белого, когда металл застывает... Ну а художник из Питгородка все-таки вышел, причем народный художник. Это – Тойво Васильевич Ряннель, который вместе с семьей отбывал ссылку в Сибири. Он на десяток лет старше меня, поэтому успел захватить в детстве карандаши и краски, и в годы войны уже преподавал рисование в нашей местной школе, а мой старший брат, которого из-за фамилии не взяли на фронт, преподавал военное дело. И первый кедр, который нарисовал Тойво Васильевич, я помню, он – наш, из Питгородка, на скале рос. С Тойво Васильевичем мы поддерживали связь до самого его отъезда в Финляндию, я не раз бывал в его мастерской. Он пришел на празднование моего 50-летия в Дом актера, я тогда был директором студии «Панорама Красноярья», и преподнес мне моё изображение, где я взмываю в небеса на большом лебеде. А я вспомнил небеса моего детства в знакомом обоим нам Питгородке, вот уж полетал я там однажды здорово. Был август 1943-го, день дивный, солнечный. Никого из ребят не оказалось рядом, и я пошел один за шишками в наш кедрач, хотел подступиться к самому большому кедру, а куда там, никак не обхватить руками, да и ветки высоко, тогда я полез на молодой кедр, что рос рядом. Лезу, по пути сшибаю ногами шишки, крупные такие, и только поднялся на высоту метров 20, как внезапно налетел ветер. Ох, как меня качало и заносило: метра на два в одну сторону, метра на два – в другую... Небо громыхает, ливень потоком, я вцепился в дерево аж занемел. Вот сюжет для картины! Наконец гроза утихла. Опасно с мокрого кедра спускаться, дай Бог сползти, выждал немного, и осторожно слез, не расшибся. Домой пришел с добычей, шишек сто насшибал, но тайны, какой ценой они мне достались, никому не выдал.

Я всегда говорил ребятам, увлеченным фотографией: на фоторепортера можно выучиться, а фотохудожником надо родиться, это уже талант от Бога. И этот художник, видимо, жил во мне всегда. Во время учебы в Норильском горно-металлургическом техникуме я увлекся фотоделом, хотя собственного фотоаппарата не было, да их и в продаже не было. И вот приезжает к нам в Норильск на съемки группа кинодокументалистов из Иркутска, я только увидел в руках у оператора фотоаппарат «Зоркий-С», так загорелся непременно его приобрести, что вслед за этим оператором помчался на вокзал, в вагон заскочил и не отступился пока не купил. В придачу дали мне несколько метров кинопленки. Так началась моя новая счастливая жизнь с фотоаппаратом в руках и длится она уже 60 лет. Мог податься в спорт: и в волейбол играл, и прыгал в высоту; мог танцам себя посвятить, я, когда в техникуме учился, стажировался в знаменитом ансамбле Михаила Годенко и даже диплом руководителя танцевального коллектива получил, мы исполняли народные, характерные, бальные танцы. Но фотография всё вытеснила...

– Есть снимок, где вы даже исполняете адажио из балета «Вальпургиева ночь». А в балет-то вы как попали?

– О это целая история. У нас в Норильске были замечательные ссыльные артисты, профессионалы высокого класса, достаточно сказать, что на сцене Заполярного драматического театра имени Маяковского играли будущие народные артисты СССР Георгий Жжёнов, Иннокентий Смоктуновский, рыжеволосый стиляга такой в коротких брюках-дудочках, все Кешей его звали. И я не был чужд сцены. Работая на заводе, помимо спорта увлекался самодеятельностью, ходил в ДИТР – Дом инженерно-технических работников, много танцевал, даже матросский танец в оперетте «Вольный ветер» исполнял на пару с маститым актером. Для сна удавалось урвать часа 4-5, не больше. Иногда мы репетировали в драмтеатре, потому что там был единственная в городе вращающаяся сцена. И там меня во всей моей атлетической красоте увидела репрессированная народная артистка Казахстана Бобкова, имени ее уже не помню, классный режиссер – творческий, требовательный, жесткий и одновременно душевный человек. Она готовила сборные концерты. А в это время приехала в Норильск вместе с мужем, которого назначили директором первой в городе телестудии, выпускница Пермского хореографического училища Галина Дроздова. Вот Бобкова и облюбовала меня для балетного номера как партнера этой профессиональной балерины. Мне сшили хитон из двух клиньев материи, меховые плавки, всё было, как у заправского танцовщика. Прыжки мне дались легко: весил я всего 52 килограмма, держал второе место в городских соревнованиях по прыжкам в высоту, главное было: партнершу не уронить. Я и с этой задачей справился. Так мы украсили концерт на главной сцене города балетным номером. Несколько раз исполняли его на разных сценах...

– А с Георгием Жжёновым ваши пути не пересеклись?

– Именно он меня и сфотографировал, сидел в зале и снимал, когда я танцевал адажио из «Вальпургиевой ночи»! У меня хранятся и другие его снимки, где я запечатлен в танце. Жжёнов был тогда уже на вольном поселении, играл в театре героев и имел свой фотоаппарат. В 1952 году мы с ним оказались вместе в одном фотокружке, который существовал при Доме инженерно-технических работников. После смерти Сталина наш любимый артист уехал, так нам больше и не довелось с ним встретиться, видел его только на экране. Мне везло в жизни на интересных людей...

В списке интересных у Владимира Чин-Мо-Цая – звёзды спорта, советской эстрады, кино. Он даже народного артиста СССР Никиту Михалкова запечатлел в доме его великого прадеда – Василия Ивановича Сурикова, и неподражаемую улыбку залетевшего на миг в родные места народного артиста России Дмитрия Хворостовского, и добрый смех другого «гражданина мира» – знаменитого путешественника Федора Конюхова, который сейчас уже в рясе священника проповедует Христа где-то в Эфиопии. А фотография Валерия Ободзинского, песня которого «Эти глаза напротив чайного цвета» до сих пор востребована, украсила большую обложку грампластинки певца, настолько она была выразительна. С улыбкой вспоминает мастер приезд другой звезды мирового масштаба, будущего народного артиста СССР Муслима Магомаева, то был воистину золотой голос ХХ века.

– Когда я слышу о причудах и непомерных запросах нынешних певцов, в большинстве своем бездарных, – говорит Владимир Иванович, – вспоминаю уникальный концерт. Представьте себе: мороз, дрезина мчит по железной дороге знаменитого и обожаемого всей страной певца из Норильска в аэропорт за 50 километров. А Магомаев, приняв сто граммов водки, чтобы не замерзнуть, поёт. Всю дорогу пел, радостно и вдохновенно, ничуть не удрученный тем, что добирается в аэропорт без комфорта... А однажды прибыла в Норильск съемочная группа кинематографистов во главе с народным артистом СССР режиссером Сергеем Герасимовым, и главные герои будущего фильма «Любить человека» стали героями моих снимков. Эти съёмки продлились в Москве, когда знаменитый кинорежиссер и жена его – народная артистка СССР Тамара Макарова пригласили меня к себе домой. До сих пор радость в душе, что мне удалось-таки поймать столь редкую герасимовскую улыбку. Талантливые люди, как правило, скромны и просты в обхождении...

Что артисты! Сам министр цветной металлургии СССР Пётр Фадеевич Ломако настолько высоко оценил работу фотомастера, когда приезжал с деловым визитом в Норильск, что пригласил его для съемок в Москву, захотелось оставить на память детям и внукам хороший свой портрет. Он оказался неплохой «моделью», хотя две недели пришлось ждать, когда появится у министра свободная минутка. Пётр Фадеевич был послушен, терпелив, искренен, и замечательные снимки получились. В том числе и парадный портрет, даже большое число наград бывшего фронтовика на пиджаке (килограммов пять весил, вспоминает Владимир Иванович), не закрывают живого, доброго лица человека, который немало потрудился на благо своего Отечества. В жизни же он носил обычный пиджак со скромным депутатским значком. Кстати, старожилы Красноярска, может, его и помнят, Пётр Фадеевич Ломако четыре года был у нас председателем Совнархоза.

– После этих съемок в одну из его командировок в Норильск оказались мы с ним снова вместе в правительственном вагоне, – вспоминает Владимир Иванович. – Я заговорил о своем переезде в Красноярск, и Петр Фадеевич вдруг предложил: «А может, в Москву?» Я отказался: нет уж, останусь в Сибири. Заговорил о том, что хочу купить УАЗик, министр вдруг говорит: «А может, лучше «Волгу»?». Я, конечно, не согласился с ним: УАЗик для сибирских дорог самое то! Прошло три месяца, и на комбинат приходит правительственная телеграмма за подписью министра цветной металлургии П.Ф. Ломако со словами: «Выделить персонально Чин-Мо-Цаю В.И. автомобиль УАЗ-126». Немало мне помог потом этот министерский подарок в поездках по Сибири...

Встречи с политическими деятелями были не менее интересны. На снимках Чин-Мо-Цая – знаковые фигуры конца ХХ века: председатель Совета министров СССР Алексей Николаевич Косыгин, президент Финляндии Урхо Кекконен, бывший премьер-министр Канады Эллиот Трюдо, наш земляк секретарь ЦК КПСС Владимир Иванович Долгих, легендарный генерал Александр Иванович Лебедь... Кстати, все они оказались людьми простыми и сердечными, говорит Владимир Иванович, и это ощущаешь, глядя на снимки.

– Алексей Николаевич Косыгин прилетел в Норильск в сорокоградусный мороз в шапочке «пирожком» и в демисезонном пальто. Поскольку я был в «свите», то мог видеть его вблизи: спокойный, уравновешенный, без всякого чванства, мгновенно схватывающий ситуацию, у него был не мозг, а ЭВМ. Настоящий премьер-министр, человек дела. Единственная льгота ему была: овсяную крупу привезли спецрейсом из Красноярска для больной его печени. А экс-премьер-министр Канады Трюдо, так тот все стройки облазил, под каждую панель заглянул, настолько его заинтересовало строительство на вечной мерзлоте. домов на сваях. В Канаде тоже есть свой север, но там работают только вахтовым методом, вот он и изучал опыт норильчан. Его горожане чуть не задушили в своих объятьях, когда он имел неосторожность отступить от протокола, шагнул в толпу и протянул свою руку для рукопожатия. Желающих пожать руку заморскому гостю оказалось так много, что с большим трудом удалось вытащить его из толпы, уже в несколько помятом виде. Народ у нас сердечный, радушный, порой в своем гостеприимстве удержу не знает...

Среди длинной-предлинной галереи портретов фотомастера Чин-Мо-Цая, есть особенные лица – лица рабочих людей, потом добывающих свой нелегкий хлеб. Когда появляется коронной снимок? Когда хочется закричать: остановись мгновенье, и останавливаешь его. Со знаменитым портретом Чин-Мо-Цая «Металлург» (было еще одно название – «Медеплавильщик») так и произошло.

– Мгновение – это закономерная случайность, – говорит Владимир Иванович. – Иду я как-то по цеху, смотрю: у отражательной печи, вверху на лесенке стоит рабочий и ломиком отбивает шлак, застывший в жолобе, чистит его. Работа жаркая, температура у свода печи – 1700 градусов. Я поднялся на эту лесенку, а он меня не видит, долбает, я объектив навел, дернул его за рукав, чтобы оглянулся. Он развернулся, глянул на меня – лицо напряженное, всё в капельках пота, свой брат – металлург! Сделал я тогда всего два дубля, сам работал у такой печи, поэтому не стал ему мешать и бегом – в фотолабораторию. Чувствую, как рыбак чувствует улов, ещё не видя рыбы: что-то произошло очень важное. Когда плёнку проявил: мужественное такое лицо, взгляд строгий, вопрошающий и эта капля пота на подбородке, что вот-вот упадет на тебя – понял – это невероятная удача!..

Самое интересное, что эту работу в Норильске никак не хотели принять, привыкли к «социалистическому глянцу» – бодрым, молодцеватым металлургам, шахтёрам, комбайнерам, дояркам, а тут сама правда смотрит тебе в глаза. Но Чин-Мо-Цай к тому времени уже вышел на всесоюзную арену, его фотографии украшали первые страницы самых престижных изданий, печатались в журналах «Огонёк» и «Советское фото». И норильский «Металлург» нашел признание в Москве, вызвав искренний восторг коллег – профессионалов высокого класса. Наградой за этот снимок стали: золотая медаль Всесоюзной выставки, бронзовая медаль международной выставки «Интерпрессфото» в Берлине и долгая жизнь портрета, который не устарел и в XXI веке.

– Норильск мне много дал, – с благодарностью вспоминает Владимир Иванович, – массу технических возможностей: мог, например, снимать тундру с высоты птичьего полёта – с вертолета. А однажды ради снимка для журнала «Soviet life» целый оркестр привезли за 120 километров на берег Лены. Эффектно получилось, потом эта фотография украсила альбом «Лена – голубой меридиан Якутии». Первые цветные снимки в Красноярском крае были наши – норильские. Приобрели на средства комбината зарубежную установку «Кодак», и пошли первые фотографии в цвете. Вот чудо-то было.

– Известный красноярский мастер Анатолий Белоногов вспоминал: когда редактор «Красноярского комсмольца» Людмила Батынская привезла несколько ваших работ в цвете, это было подобно сказке, потому что тогдашние фотомастера видели цветные снимки только на глянцевых обложках московских журналов. Все были поражены качеством ваших работ, отточенной композицией...

– Норильск дал мне и хороших наставников из Москвы. К нам в Заполярье приезжали замечательные мастера фото, вот они меня и вели. Особенно я благодарен корреспонденту АПН Всеволоду Тарасевичу, он часто приезжал в 60-е и много сделал для моего становления как фотохудожника; его коллега Лев Устинов, обладавший безупречным вкусом, совершенствовал и мой вкус; много добрых советов дал мне корреспондент ТАСС Марк Редькин. И Геннадий Копосов из «Огонька» подбодрял, поддерживал меня, способствовал продвижению снимков на страницы самого популярного журнала в стране. Они ввели меня в мир знаменитых фотографов Москвы, где я познакомился с Абрамом Штеренбергом, который снимал еще Кирова и Маяковского, с Марком Альпертом – автором легендарного снимка «Комбат». А замечательный мастер фотографии, корреспондент АПН Василий Малышев давал нам уроки мастерства в мастер-классах. Всё это, конечно, благотворно сказывалось и на деятельности нашего фотоклуба «69-я параллель», всероссийское признание, золотая и серебряная медаль тому свидетельство. Мы когда устраивали вставки в Москве, яблоку негде было упасть, столько народа собирали. Даже мэтры московские были ошарашены нашими фотографиями в цвете. Когда я возглавил «Панораму Красноярья», а потом стал и директором студии, мои молодые коллеги изучали уже вместе со мной сложную тогда технологию цветного снимка и много других премудростей фотоделания. И я рад, что Саша Кузнецов, Валера Бодряшкин, Володя Сковородников – это киты красноярской фотографии!..

Тут раздался звонок в дверь, и в кухоньку вошел молодой человек. Владимир Иванович обрадовался ему: «Как раз к чаю пришел, давай-ка завари нам!» Думала, внук пришел, у Чин-Мо-Цая – жена-красавица (замечательный ее портрет украшает спаленку), двое детей, пять внуков и пять правнуков. но это оказался его ученик Павел Михайлов. Он возглавил недавно некоммерческого Красноярское фотографическое общество и вплотную взялся за изучение истории красноярской фотографии, которой на будущий год исполняется ровно 100 лет. За чаепитием стали выяснять значение китайской фамилии Чин-Мо-Цай. «Мне говорили, что это значит – мастер», – сказал Владимир Иванович. «Тогда мы с вами – однофамильцы!» – рассмеялась я. Оказалось, что Павел прекрасно знает творчество своего учителя, о чем бы ни говорили, все время был в теме. Сейчас они вместе хлопочут о том, чтобы провести фестиваль в честь векового юбилея красноярской фотографии и вообще сделать это событие заметным в крае. После чаепития ученик откланялся, и мы продолжили беседу.

– Владимир Иванович, во многих других ваших портретах, пейзажах, бытовых картинках открывается такая глубина, красота при кажущейся внешней простоте. А как вы относитесь к усложненному миру современной фотографии с ее продуманными постановками, использованием компьютерной графики, с ее прочими выкрутасами и прибамбасами?

– Отрицательно. В жизни так много всего красивого, такого удивительного, глубокого, что человеку не придумать. Ты это только сумей увидеть, найти, уловить, почувствовать, передать во всем своем совершенстве. Зачем выдумывать то, чего нет? Наверное, хочется сразить всех, и начинается борьба самолюбий: кто кого переплюнет в своих фантазиях. Но любая надуманная фантазия ничто по сравнению с величием и красотой мира и человека. Всё зависит от самого фотографа, от его взгляда. Кто-то смотрит на мир добрыми глазами, а кто-то ищет все время уродство, помойки, тьму и называет это самовыражением. Мы тоже старались показать по-своему то, что стремились запечатлеть на свою фотокамеру, но это был поиск в окружающем, фото-графия мира, а не графические заумные подтасовки. Помню напряженные съемки движущихся теплохода и самолета. Один царит в воздухе, другой в воде, и вот самолет и теплоход и эти обе стихии встречаются! Разве не интересно отразить момент такой встречи? Разве не интересно поймать первый луч солнца и показать, как дивно высвечивает он капельки росы?..

Владимир Иванович смотрит на вторую фотографию на стене: знаменитый свой «Восход» с двумя нежно-золотыми солнцами, плывущими в небе и в воде, это уже нечто в стиле импрессионистов. «Как же много нужно работать, как любить жизнь, чтобы твои фотографии заставляли людей останавливаться и восхищаться ими», – писал когда-то о многожанровых работах мастера его коллега из фотолаборатории Института физики Александр Давыдов. Он же и придумал слоган: «Снимать всегда, снимать с душой, снимать не унывая – вот лозунг наш... И Чин-Мо-Цая!»

– А выпадали на вашу долю ну совсем неожиданные сюжеты?

– Конечно, выпадали, это когда не ты выбираешь, а тебя некто свыше выбирает. Спешу однажды по Норильску в 50-градусный мороз, тьма, ночь полярная, куржак на деревьях, на мостике, и вдруг вижу: влюбленные у перильцев прильнули друг другу. Так явился на белый свет снимок «Мороз – не помеха». Однажды был на мотогонках, и думать не мог, что в какое-то мгновение один мотоциклист наедет на другого и на моих глазах произойдет катастрофа... Есть неожиданные сюжеты, когда удается остановить мгновенье, дарованное свыше, а есть и упущенные. Никогда не забуду поворот по пути на Канск, солнце так высветило дорогу, что она сияла будто золотая. Как сердце мое болело, что я оказался без фотоаппарата...

– Владимир Иванович, а приходилось жизнью рисковать ради того, чтобы найти и запечатлеть очевидное и невероятное?

– Не раз. Бывал не только в четырех шагах от смерти, но и поближе. Однажды на Столбах я снимал с маленького вертолета избушку какую-то с высоты, и мы вместе с летчиком искали удачный ракурс, сделали несколько кругов, забылись, видимо, и только чудом не врезались в скалу, в самый последний момент увернулись. Во время строительства первой ветки газопровода в тундре, которую тянули до Месояхи, мы с коллегой Борисом Барминым тоже вели съёмки с борта вертолета. Метались по нему от одного окошка к другому. И вдруг в конце увидели, что входной люк не закрыт, как полагается, стоило к нему прижаться, вылетели бы со свистом. Борис аж побледнел, когда понял, что смерть был совсем рядом. И когда на Лене вели съемки: встречу самолета и теплохода, тоже на грани авиакатастрофы были. И когда по зимнику везли везли десять БелАзов, а мороз 53 градуса, сугробы четырехметровые, и пути 13 суток – чудом не замерзли вместе с машинами. Много было рискового, но, если б можно было начать жизнь сначала, я бы выбрал только эту профессию. Для меня нет ничего интереснее фотографии. Благодаря ей я увидел Сибирь во всей ее мощи. География моих полетов простирается от Якутии до Урала, от Хакасии до Северного полюса...

– Владимир Иванович, известно, что вы исколесили всю Сибирь с «южных гор до северных морей», а как вам удалось добраться до «вершины мира»?

– В первый раз я оказался на Северном полюсе в 1980 году благодаря красноярским авиаторам. Это было три незабываемых дня. Полярная экспедиция СП-22 расположилась на льдине размером 18 квадратных километров, толщиной в полсотню метров. Но под другую льдину шестиметровой высоты спускались водолазы, у них есть карта дна океана. Под арктическими льдинами иногда проплывают подводные лодки. Так что движение жизни есть и там. Но бросишь взгляд вокруг: горизонта нет! Здесь не земля кончается, а небо. При объемном телевике в объективе виден купол земли. И на самом деле, вершина мира! Тишина удивительная и какая-то неземная чистота. Небо голубое, снег – бело-голубой, искрится и играет радужным сиянием.

– Как алмазы...

– Нет, как бриллианты. Снежинки – это уже ювелирная работа вроде ограненных алмазов. Я снимал знаменитые якутские алмазы: без огранки они похожи на обыкновенный битый хрусталь. У меня выставка, которая демонстрировалась в Москве в Центральном Доме журналистов и в Доме дружбы, так и называлась:«Какого цвета белое безмолвие?»

– Интересно, а как вам удалось приблизиться к белой медведице с медвежатами?

– Это было не на Северном полюсе, а когда я десять дней жил на атомном ледоколе, и мы везли из Дудинки к устью Енисея суда ледокольного типа. Чтобы вы имели представление, размером он с девятиэтажный дом, только под воду уходит на целых десять метров. Белые медведи совсем не боятся человека, очень любят сгущенку. Придут к борту и просят, чтобы угостили, иногда даже на задние лапы встают. Медвежата на снимке кажутся маленькими, а на самом деле они с большую собаку, ну а медведица метров пять в длину. Так что лучше их лицезреть и кормить с борта ледокола, к обоюдной радости.

Второй раз я побывал на Северном полюсе, в его геодезической точке, в 2005 году. Это когда пытались в духе нового времени устраивать туда турпоездки. Тогда мы побывали в международном арктическом аэропорту Борнео, пока вели получасовые съемки, наша льдина уплыла на шесть с половиной километров. Такая скорость движения. Смотришь на торосы, на их бело-серые гребни, и кажется, что это палатки, много платок, будто место это обжитое, если подойдешь, тебя там встретят люди...

Десятки тысяч негативов хранит Владмир Иванович дома. Всю эту географию и биографию любимой его Сибири, всё это достояние Российской республики взять бы отцифровать, компьютер – чудо для фотографа, он может вместить десятки тысяч снимков, но нет у Чин-Мо-Цая компьютера, нет уже тех бескорыстных министров вроде Петра Фадеевича Ломако, которые могли бы оценить бесценную фотолетопись и работу мастера. Для того, чтобы издать этот альбом к своему 80-летию, продал Владимир Иванович с женой дачу. Что еще продать, для того чтобы купить компьютер и отцифровать плоды 60-летнего труда? А нечего, потому что главное богатство, которое нажил он в своей жизни, это его фотографии.

Недавно после встречи с детдомовцами подарил Владимир Иванович своим подшефным панорамный вид в несколько кадров знаменитой нашей часовни, что стоит на Караульной горе и давно уже стала символом Красноярска. Но стоит она у него не одиноко, как зачастую ее снимают, а на виду всего города, что раскинулся внизу и будто обнимает ее со всех сторон. Нашел же точку «зрения». Нет, не случайно родились эти строки у Владимира Пентюхова, посвященные Владимиру Ивановичу Чин-Мо-Цаю:

Он фотомастер и поэт, Хотя стихов совсем не пишет,

Но в каждом снимке всяк сюжет

Поэзией живою дышит...

И пусть никогда не покидает она сердце поэта и художника!

P.S. 12 июля 2012 года в Красноярске состоялась презентация уникального альбома «Земля моя сибирская». Предваряет его эта беседа с фотомастером, которая оказалась последней. Золотой осенью, в конце октября 2012 года, красноярцы попрощались с Владимиром Ивановичем Чин-Мо-Цаем. С ним ушла целая эпоха фотографии XX века. Но на века осталась его фотолетопись родной Сибири. Похоронен Владимир Иванович на городском кладбище Бадалык – на Аллее славы.