Из передачи «Действо и действие» московской радиостанции «София» (14.07.97.)

Вспоминаю проповеди о.Всеволода Шпиллера в Николо-Кузнецком храме... Они меня потрясали! Исполненные глубочайшей мудрости, глубокого знания — я, пожалуй, подобного рода проповедей в жизни своей не слышал никогда уже — они были и доступны, и глубоки. Они были доступны при непосредственном восприятии, переживании их, самым простым людям. Когда начинались его проповеди во время Пассий, как все локтями работали, чтобы протиснуться к о.Всеволоду! Как его любили, как радовались когда он приходил уже после болезни в храм...

Это было в конце 70-х, в начале 80-х годов. Он совсем не был модным проповедником для младших научных сотрудников, отнюдь нет! Но, с другой стороны, как же тянулись к нему интеллигенты в очках, те же младшие научные сотрудники! Как совместить эти два расколовшиеся пополам слоя нашего отечества в после-петровские годы, как соединить эти абсолютно разные, казалось бы, течения — такое, скажем, бытовое христианство и христианство высокой интеллектуальной культуры, высоких проблем, высоких интеллектуальных запросов? О.Всеволод Шпиллер принимал и утверждал эти два пути, как каждый по своему возможный. Потому что наивно заставлять неграмотную старушку читать Гегеля, как и не стоит её заставлять читать святителя Григория Нисского — она его всё равно не поймёт. Но она может понять слова любви, прощения, примирения, с которыми о.Всеволод обращался к своей пастве и говорил это на таком доступном языке, так внятно и так собою олицетворяя эти свойства, что это было доступно и понятно любому человеку независимо от степени его образования.

А что было делать тем людям, которые приходили в храм в конце 60-х годов со скамей филологических или искусствоведческих факультетов, скажем, московского университета или даже ещё сложнее — от премудростей научно-технической революции и от премудростей физики и математики? Как им быть, как им соединить веру в Бога с их потребностью читать Булгакова, а с конца 60-х — обоих Булгаковых: и Михаила Афанасьевича, и о.Сергия? Как им соединить любовь к музыке, к искусству, к живописи, к литературе, к театру с тем что есть Бог, что есть вера, что есть Церковь, преданность тому, что составляет 1000-летний слой русского православия? Человек, который приходил с этими запросами, проблемами на службы или на исповедь к о.Всеволоду, находил ответ, он видел, что о.Всеволод — человек, которого волнуют эти проблемы, который не чужд им, который готов поделиться своими соображениями по этому поводу, объяснить то, что он думает на доступном этому человеку языке. И так было не со мной одним. Если бы я был один, то не было бы такого столпотворения в храме, когда он служил в конце 60-х, в 70-е, в начале 80-х годов.

Я говорю об этом времени, потому что именно к этому времени относится моё знакомство с о.Всеволодом и постоянное моё пребывание в его храме, где в первый раз я был наверное лет 35 назад ещё подростком вместе с моим отцом. Кроме богослужений я тогда ничего не запомнил. А вот в конце 60-х годов после личного знакомства и встречь домами, тут уже началась моя тяга не просто в этот храм как в один из возможных, замечательных храмов в Москве, а именно к этому священнику.

О.Всеволод открыл мне глаза на русскую религиозную философию XX века, на богословие. И о чём мы с ним только не беседовали! Он был щедр на время, которое он тратил на собеседника. Я говорю о себе, но думаю, что я не мог занимать его больше, чем кто-то другой. При этом он понимал, что имеет дело с 20-ти летним студентом, с его проблемами, его увлечениями литературой, театром, искусством. Я думаю, что если бы тогда сразу он дал бы мне Добротолюбие, то церковность бы он во мне не отбил (она была уже воспитана во мне семьёй), но путь мой к храму был бы гораздо более искривлённым и трудным. Тогда эта пища была мне не по зубам по одним причинам, так же как, скажем, чтение Григория Нисского или Василия Великого — по другим причинам.

А всё начиналось с о.Павла Флоренского, с о.Сергия Булгакова, с Бердяева, с о.Василия Зеньковского. Я занимался Достоевским, о.Всеволод часто его цитировал в проповедях и тоже почитал этого писателя, ценил спектакль «Петербургские сновидения» в театре Моссовета, поставленный году в 69-м, ценил М.А.Булгакова, беседовал о «Мастере и Маргарите», и насколько можно судить по воспоминаниям И.В.Шпиллера, он очень любил «Белую гвардию» хотя бы потому, что в какой-то степени его биография могла перекликаться с судьбой героев этого романа: и кадетский корпус, и участие в гражданской войне, Киев и т.д. — тут многое просто биографически совпадало. В сущности Николка Турбин — ровесник о.Всеволода и путь его мог быть и таким.

Вероятно после церкви о.Всеволод больше всего любил музыку. О музыкальности о.Всеволода пишет музыкант И.В.Шпиллер — ему здесь и виднее. Любовь к искусству, вероятно, родовая: отец архитектор, мать певица. И.В. приводит очень интересный факт в своих воспоминаниях. Ему как-то Нежданова сказала: «Я не знала конкуренции, но один такой случай был — это твоя бабушка» — мать о.Всеволода. Любовь к музыке, пластическим искусствам вошли в о.Всеволода с молоком матери. Он свободно цитировал по памяти русских и не только, конечно, русских поэтов. Это был человек европейской культуры с ощущением необходимости слоя быта, традиций. Но, казалось бы, какой уж тут быт? Традиционный путь изгнанника: Константинополь, Галлиполи, потом Болгария, потом снова Россия... Одна квартира, потом другая... Русский человек в XX веке не привык к тому, чтобы жить оседло, поэтому с одной стороны — порядок домашнего устройства (об этом тоже пишет И.В.) в любых условиях, а с другой стороны — самое главное, конечно, то что стоит за бытом, то что выше быта. И поэтому этот всегдашний призыв к мирам иным, столь характерный для русских духовных запросов, он, конечно, жил в о.Всеволоде.

Я не могу отделаться от воспоминания. На 60-летии о.Всеволода я не был — мы тогда не были знакомы, да и в условиях 62 года, т.е. хрущёвских гонений, вряд ли оно могло праздноваться. 70-летия я не помню потому, что как раз в это время я был в армии. А 80-летие о.Всеволода в июле 82 года помню. Он был уже старенький, больной, жить ему оставалось полтора года... Помню набитый до отказа почитателями его храм, помню обращённые к нему приветственные слова, помню и слова, которые он сказал (в условиях тогдашней негласности!) Значит, слово должно быть сохранено!..

Самое главное, о чём о.Всеволод говорил и тогда, и в других своих проповедях, это, конечно, тайна любви, той всеобъемлющей, самораспинающейся любви, к которой каждый из нас может только приблизиться, либо сделать хотя бы несколько шагов в её сторону, подлинно христианской любви по имени Того, Кто явил полную меру этой любви. Но даже и несколько шагов на пути к этой любви, к раскрытию её тайны-это уже подвиг. Огромная благодарность тем, кто эту тайну приоткрывал нам! На моей памяти не было священника, который делал бы это так, как о.Всеволод. А его радостное, светлое восприятие жизни...

Последний раз обстоятельно мы виделись году в 78-м. Потом начались его болезни, и когда я приезжал в храм, то бывал на его службах, слушал его проповеди, иногда эгоистически подходил к нему под благословение, понимая как ему трудно благословить всех желавших получить именно его благословение... Я уже почти не обращался к нему с вопросами. Я помню его наставления — всегда такие осторожные, никогда не в категорической форме, так свойственной многим нашим молодым батюшкам. «Чаще причащайтесь!» — говорил он мне тогда, когда об евхаристическом возрождении в нашей стране речь ещё не шла. Основной призыв его — чаще благодарите! Это столь редкое благодарное восприятие мира, способность человека благодарить за то, что ему посылает Бог в его жизни, как мне кажется, это самое главное, что он воспитывал, пробуждал в своих прихожанах, в своих духовных детях. С этим мироощущением потом легче переживать любые трудности. Радостотворная крестная любовь — вот о чём он говорил даже будучи старым и физически немощным.

Я помню один из своих приходов в конце 70-х годов. Круг проблем был очень широк. Говорили о византологических трудах молодого тогда С.С.Аверинцева, чья книга о поэтике ранней византийской литературы вышла в 77 году. Книга эта с дарственной надписью автора о.Всеволоду, помнится, лежала на столе. Он говорил и о Вернадском, о ноосфере. Я чувствовал, что круг этих проблем очень занимал о.Всеволода, который, как мне представляется, думал о церковном обосновании этой концепции выдающегося учёного. Поэтому не приходится удивляться тому, что в том же 77-м году осенью он просил меня достать билеты на «Мастера и Маргариту» на Таганке, как и тому что почти в каждой из своих Пассий, часто и в проповедях он наряду с цитатами из Священного Писания, из святоотеческой литературы, которую он прекрасно знал, он мог процитировать и о.С.Булгакова, и другого Булгакова — Михаила Афанасьевича.

В одной из Пассий (она напечатана в сборнике «Слово Крестное») в марте 1969 года, на которой я просто присутствовал, он процитировал целиком молитву, написанную А.И.Солженициным и назвал его современным великим писателем. Тут дело и в том, что это было сказано в марте 69-го года, когда далеко не всё Солженициным было напечатано, да и даже — написано, а исключён из Союза Писателей он был, кажется, в конце 68-го года. А сказано это было не у себя дома, а гласно! Я нимало не сомневаюсь, что процент людей, работающих в соответствующем учреждении уж конечно же приходил на Пассии не столько по зову сердца, сколько по долгу службы. Кстати, и фамилию Сахаров я впервые услышал от о.Всеволода в 68 году. Вероятно он был связан и с миром технической интеллигенции, которая тоже приходила в храм. Поразительна степень разносторонности его интересов и способность находить те самые главные, саые существенные слова, которые он произносил в своих проповедях! И как же мы должны благодарить за это новшество, нововведение, которое произошло, если я не ошибаюсь в XX веке — Пассии! И само слово — не русское, не церковно-славянское, и сама служба к нам пришла, кажется, в XX веке. Эти Пассии были одним из самых главных оружий, которыми о.Всеволод боролся за нас. Слова крестные говорили о самом глубоком, о самом важном — о том, что нас мучает и что надо крестом преодолевать...

О.Всеволод умел даже наши человеческие недостатки поставить на службу нашим достоинствам. А это, вероятно, и есть на самом деле то, что должна делать Церковь с человеком. От наших недостатков не избавиться, как и не изменить самого себя до такой степени, чтобы превратиться в другого человека, но постоянно меняться, устремляясь туда — к мирам иным. И это, мне кажется, замечательно умел делать о.Всеволод со всеми нами вместе и с каждым в отдельности.

Я помню столпотворение, которое было на отпевании о.Всеволода. 84-ый год — последние месяцы жизни Андропова: за окном, за оградой — деградирующая, маразмирующая, умирающая духовно страна. А здесь — трудно даже назвать число священнослужителей, участвовавших в отпевании, заплаканные лица людей разного возраста, социального положения, происхождения, национальности... Всех соединило это горе.

Сейчас, после кончины о.Всеволода, я бываю в его храме гораздо реже. Как правило это в те дни, которые связаны с памятными датами о.Всеволода, прежде всего — в день его кончины 8-го января и кроме того в какие-то дни, которые дороги мне лично. Я, например, не могу забыть, когда я приехал из армии, а он, узнав, что я в Москве, сам мне позвонил и сказал, что обязательно надо причаститься. Я отвечал, что к этому не готов — только приехал, не постился... «И не надо» — сказал о.Всеволод. Это было 18-го января. Он сам мне предложил стоять в алтаре и сам меня причастил. И я стараюсь по возможности в этот день навечерия Богоявления обязательно побывать в Николо-Кузнецком храме...

До самого последнего времени там всегда сохранялась общая культура прихода, многочисленность его, сохранялось то, что на моей памяти было только в этом храме в Москве: огромное число причащающихся детей. В 70-х, 80-х годах этим отличался всегда храм — как начинается причастие, то сначала минут 15 идёт причастие детей, а потом уже взрослых. Сейчас этим никого не удивишь, а тогда это было такой редкостью!

Закончить передачу я бы хотел цитатой из предисловия книги «Слово Крестное» о.Всеволода Шпиллера, где он произносит слова благодарности тем, кто его воспитал и говорит о разных самостоятельных богословских направлениях (в частности и о т.н. парижской школе богословия): «Всеми ими было сделано необычайно много для преодоления богословского и религиозного обскурантизма, всегда чрезвычайно вредившего Церкви. Современное христианское понимание бесспорно нашло для себя лучшее выражение в их трудах...»

Мне кажется, что наша задача сегодня — постигать всё, что Церковью накоплено и противостоять религиозному обскурантизму. И кто же в этом смысле не является нашим путеводителем как не приснопоминаемый о.Всеволод Шпиллер, которому 14 июля 97 года исполнилось бы 95 лет.

На этом я прощаюсь с вами.