115. Протоиерей Всеволод Шпиллер. Слово на пассии

18.03.79.

В воскресные дни Великого поста, по вечерам, в наших храмах совершаются богослужения, которые называются Пассии. Пред воздвигнутым Распятием мы читаем акафист Страстям Господним и Евангелие о том же. Произносится проповедь, в которой проповедник старается помочь верующим глубже и полнее осознать смысл страданий Господа Иисуса Христа и все таинственное дело промысла Божия о мире и каждом человеке, дело домостроительства нашего спасения, то есть старается разъяснить основания и суть нашей веры.

Обращаясь к фессалоникийцам, — то есть к жителям города Солуни, который находится в южной части болгарской Македонии, в юго-западной Фракии (откуда, кстати сказать, виден даже полуостров Афон, Афонская гора), — апостол Павел некогда писал: «Итак, братия, стойте и держите предания, которым вы научены» (2 Фес.2,15). Этот апостольский завет относится, конечно, равно ко всем христианам и к нам.

Все учение Церкви о Боге, о человеке, о мире, о жизни в Боге, все сокровенное в спасительной тайне Креста Господня, явившего миру Божественную совершенную любовь, содержится в Церковном Предании, понимаемом в широком смысле — писанного Слова Божия, святой Библии и всей Боговдохновенной жизни Церкви. Верность Церковному Преданию является незыблемым камнем христианской веры.

Мы и стараемся жить в этой верности, стараемся «держать предания, которым научены»... Встаем поутру и пытаемся, хоть и торопясь, хоть и спеша, прочитать если и не все положенные утренние молитвы, то хоть какое-нибудь коротенькое молитвенное правило, по молитвеннику или наизусть. В посты или в постные дни делаем усилие воздержаться от скоромной пищи, что не так-то просто, если питаемся в общественной столовой... на людях, не дома. Раньше, много лет назад, были у нас так называемые «Ежегодники» — было положено хоть раз в год не каждый год говеть. Теперь, к счастью, мы исповедуемся и причащаемся Святых Тайн чаще. Бывает, что мы следим за сменой установленных Церковью кругов времени: например, от Рождества Христова до Великого поста, потом — время Великого поста, потом — Пасхальный круг, Пентикостарий до Троицы и т.д. Эти круги приходят и уходят, опять возвращаются. В мире вокруг нас повсюду многое изменяется в это время. Движется все и меняется, очень меняется — а в нас? Что происходит внутри нас? Какие перемены?

Не бывает ли завтрашний день слишком часто так утомительно похожим во внутренней нашей жизни на сегодняшний? Вот он пришел. Опять встаем, опять читаем те же утренние молитвы, но ведь бывает, что чуть ли не машинально... И приходит вечер — и опять нет времени, не хватает его на положенные молитвы, и иногда они опять читаются как-нибудь, машинально.

И если библейский Екклезиаст все-таки не прав в отношении вселенной, когда так пессимистично-уныло говорит: «Восходит солнце и заходит... спешит к месту своему, где восходит... идет ветер к югу, и переходит в северу, и кружится, кружится на ходу своем... возвращается на круги своя... и нет ничего нового под солнцем» (Ек.1,5-6,9) — то не бывает ли он, увы, слишком прав в этом в отношении к нам, в отношении к нашей личной внутренней духовной жизни?

Между тем, каждый час в отпущенном нам Богом времени мы должны были бы изменяться, становиться другими — становиться новыми. Не будем слушать ветхозаветного Екклезиаста. Устами тайновидца Иоанна Сам Господь сказал: «Се, творю все новое... Аз есмь Альфа и Омега» (Откр. 21,5-6). Поэтому-то и ап. Павел напоминает нам: «Кто во Христе, тот новая тварь» (2 Кор.5,17), тот должен стать новым творением.

А мы стоим и как будто бы «держим предание» — но почему-то редко становимся новыми, и уж во всяком случае — не каждый час и даже не каждый год? Предание ли Церковное так само по себе консервативно, что верность ему как-то законсервировывает нас? Или консервация наша происходит от чего-нибудь другого?

Церковное Предание выражает и образовывает совершенно особенное мировоззрение и мировосприятие. В нем все парадоксально, то есть противоречиво с точки зрения обычного, средне-нормального мышления и простых логических, а мы говорим «разумных» понятий. Все, начиная со священной тайны Креста, там парадоксально. В страшный час распятия Иисуса Христа, на одном из трех крестов для осужденных на смерть Понтием Пилатом, умер ведь не просто неправедно осужденный, пусть прекрасный, но обыкновенный человек. Умер не просто Иисус из Назарета... умер человек, бывший в сущностном тождестве с Самим Богом. Умер Богочеловек.

По эссенциальному равенству с Богом обладавший Божественной Славой, — Он, тем не менее, родился простым человеком и жил даже не как все, а в самом ни от кого не защищенном социальном положении. Бессмертный — Он претерпевает пощечины, бичевания и, наконец, претерпевает и мучительнейшую смерть. Как же приблизить наш ум к пониманию всего заключенного в этом столь парадоксального?

Средненормальное, то есть обыкновенное сознание обыкновенного человека приковано к обыденной окружающей нас предметной действительности, в которой он отлично ориентируется при помощи логических понятий, в формах обычного, рассудочного или рационального мышления, основывающегося на рациональном опыте («на эксперименте» — говорят ученые). При помощи этого мышления мы забираемся даже в космос. Невероятное действительно становится очевидным. И, конечно, это средненормальное сознание когда-нибудь добьется разъяснения и понимания таких тайн, как, например, тайна какого-нибудь тунгусского метеорита. Оно — это рассудочное знание — дает нам очень много нужного и полезного в этой жизни, в этом мире, и мы, естественно, относимся к нему с должным уважением. Достижения и открытия, делаемые современным знанием, оглушающе-грандиозны, колоссальны.

Но при этом крупнейшие мыслители и ученые нашего времени, и притом естественники, занимающиеся естествознанием, — не стесняются признавать, что мышление, знание, основанное лишь на одном рациональном опыте, все же не в состоянии познать всю действительность сполна, оно не в состоянии всю действительность свести без остатка к одной только рациональной стороне. Ученые утверждают, что это только одна из ее сторон и в сущности, может быть, всего лишь корка над другой, над скрытой иррациональной стороной действительности, опознаваемой в совершенно ином иррациональном, то есть в духовном опыте.

Среди имен известных всему миру ученых думают так очень многие. Я бы мог назвать одно имя крупнейшего советского ученого-академика, известного во всем мире, его именем назван большой бульвар в Москве около Университета. А помните Тютчева, писавшего о шевелящейся под нами бездне?

В самом деле, в одних рассудочных, логических понятиях что мы можем сказать, например, о самих себе? О том, что такое наше глубинное, внутреннее субстанциональное «Я»? Что такое «Я» в своей последней глубине? А все-таки каждый из нас знает, что он не только ничтожно маленькая частичка какой-то реальности, что он не только функция какого-то рода или какого-то общества или социального класса. Каждый верит и знает, что он что-то гораздо большее и гораздо более значительное, чем все это. И нам открывает это наше собственное нутро, особым образом.

А как мы узнаем о другом человеке? Какой он, что он такое в сущности? Узнаем о нем из анкеты, составленной по всем правилам логики? Нет! Он тоже особым образом сам открывает себя в личном с ним общении, излучая духовную энергию, тождественную его внутреннему существу.

Вовсе не из ученых, вовсе не из умных, так называемых «разумных» строго логических понятий мы узнаем и другое — что такое красота. Мы просто отдаемся любованию заходящим или восходящим солнцем, или какой-нибудь картиной и принимаем в себя не что иное, как откровение красоты, она нам сама себя открывает и как бы входит в наше сознание. Так что мы очень твердо знаем, что она, красота есть — знаем не потому, что рассуждаем о ней правильно, а потому, что верим в ее откровение нам. Она сама себя нам открыла, показала себя и таким образом вошла и наличествует в нашем сознании.

И одно, и другое, и третье знает человек на основании надрационального, иррационального, то есть духовного опыта, — особого опыта, основанного на откровении. Именно он вводит в сознание наше не одну только рациональную сторону действительности, а еще и другие ее стороны, т.е. ее полноту. Эти другие стороны бытия вводятся опытом, основанным на откровении, и реально наличествуют в нашем сознании, а вовсе не «отражаются» сознанием, как это утверждает немощно-наивная гносеологическая теория отражения.

Таково знание, основанное на откровении, но непременно на откровении, идущем навстречу нашей воле, навстречу нашему активному стремлению познать действительность не только ограниченную окружающими нас предметами, которые можно пощупать.

В таком точно опыте и с той же высшей достоверностью возникает и великое религиозное знание, содержащееся в Церковном Предании. «В том великое — цитирую Достоевского — что тут тайна! Мимоидущий лик земной и вечная Истина соприкоснулись вместе»... Девяносто девять процентов знаний человека усваивается им из опыта других людей. Это значит, что знание человеческое соборно, и что каждый из нас — соучастник соборного, коллективного знания всех людей. То же относится и к знанию религиозному, начинающемуся в Божественном откровении и основывающемуся на надрациональном, т.е. духовном опыте, на опыте веры, основанном на вере в Божественное откровение.

Церковное Предание содержит в себе откровение самого Божества и опыт веры, собравший несметные духовные богатства. Собраны они благоуханными молитвами и слезами самых чистых сердец людей. Собиралось это духовное богатство на очень трудных и скорбных путях жизни подвижников-аскетов, но также в чудесном свете невыразимых радостей живого Богообщения, потому что обращенность к Богу в молитвах и молитвенном Богомыслии всегда встречает удивительные благодатные дары Божии: видение того, что увидеть простой глаз человека не может, слышание того, что ухо наше здесь услышать не может, что по слову апостола приготовлено любящим Его (1 Кор.2,9). Таковы дары этого откровения...

Но религиозный соборный духовный опыт Церкви должен соединиться, должен слиться с личным опытом каждого отдельного человека. Слияние же это может быть, конечно, только свободным — «Где дух Господень, там свобода» (2 Кор.3,17), и когда оно происходит — тогда-то отдельный человек, как бы он ни был узок, метафизически переступает пределы самого себя. Он вырывается из своей узости, потому что оказывается со Христом, с апостолами, со святыми, с живыми и мертвыми. Он получает другой ум, и все его сознание становится уже другого качества. В него входит иной порядок бытия. Перед ним открываются новые измерения бытия. Вот каким новым становится человек, включаясь в Соборную Церковь. Потому что соборность Церкви — это не просто ее свойство, как какого-нибудь коллектива, это не коллективность ее, это духовная, онтологическая метафизическая качественность ее.

Божественное откровение — всегда двусторонний процесс. Это всегда встреча двух внутренне родственных природ. Но встреча совершается, когда к ней обращена сила избирающей воли сознания. Изучавшие человеческое сознание философы и разные ученые, — как до Канта, так и сам Кант и после него, даже до нашего времени, — часто понимают и продолжают понимать сознание человеческое как статическую, замкнутую в себе психофизическую монаду. Христианин отвергает такое понимание природы сознания — оно имеет природу не статическую, а напротив, очень динамическую. И потому-то и возможны прорывы в мир нашего сознания из иных миров. Динамичность нашего сознания кроется в его свободной избирающей воле. В средненормальном, в обычном нашем сознании, эта воля обыкновенно приковывает его к этому миру, скажем, например, к быту или к какой-то из сторон быта, которую можно понять в очень простых логических понятиях. Мы их почему-то называем разумными. Это и делает такое сознание в сущности очень суженным. Но избирающая его свободная воля может дать сознанию совсем иную направленность: навстречу Божественному Откровению, навстречу тому духовному опыту, который содержится в Церковном Предании. И тогда границы суженного сознания в свете откровения и этого опыта будут разорваны. Расплавляется затверделость сознания, его закаменелость. Сознание бесконечно расширится и углубится. В человеке пробуждается тогда дремлющий в нем дух. Для средненормального обыденного сознания откроются до того совсем закрытые для него миры, откроется Божественный мир вечности. Так в нас будет входить полнота бытия. Вот что дает обращенность сознания усилием его избирающей воли к содержащемуся в Церковном Предании Божественному откровению и духовному опыту Церкви. Нет, верность Церковному Преданию не только не законсервировывает человека, а напротив, освобождает его от консерватизма, от страшной глухоты и от страшной слепоты так называемого нормального обыденного сознания.

В мире есть очень странная действительность, очень странная реальность. Она есть и вместе ее нет. Это — время. Вот не было этого мгновения жизни, а оно откуда-то пришло, и я говорю с вами. Но тут же и исчезло в прошлое, чтобы уступить место будущему. Всматриваясь в тайну времени, мы, христиане, думаем, верим, знаем, и поэтому говорим, что Бог сделал время и наш в нем труд, всю нашу жизнь, внешнюю и внутреннюю, таинством будущего века. Вечность содержит время, во времени содержится вечность. Это значит, что все таинственно опускается на дно стремительно несущегося на нас и тут же убегающего потока времени, уходит в вечную память мира. Там и хранится каждая слезинка, прекраснее всех алмазов мира, вдруг заблиставшая на чьих-то страдающих или сострадающих глазах. Каждая пережитая радость о ближнем, все высшие радости подлинной любви. Все хорошее и плохое, когда-либо сверкнувшее во времени.

Пусть каждая минута, только что появившись, тут же и исчезает. Но она — начало нового срока времени, принадлежащего вечности. Верность Церковному Преданию вводит нас в вечную тайну будущего века, в вечность. Церковное Предание учит нас глубоко чувствовать и глубоко понимать, что каждое мгновение жизни есть начало нового срока времени, входящего в вечность. И тот, кто как следует стоит в настоящей верности Церковному Преданию, никогда не превратит свою жизнь в скучное, унылое, суетящееся, проходящее и опять возвращающееся одно и то же! В трясину сентиментальной душевности или просто в рутину обыкновенного быта, тянущуюся до смерти. В новом сознании дремлющий дух — дух любви не только проснется, но и разгорится в огне светоносного откровения и в силе соборного церковного духовного опыта, в силе благодати соборности Церкви. Только бы хватило избирающей воли сознания, которая бы направила его навстречу этому опыту, навстречу дарам Божественного Откровения. Избирающая воля сознания, эта воля не есть ли та решимость, та самая духовная решимость, о которой говорил св. Серафим Саровский, что ее нам всем не хватает, чтобы стать новыми, чтобы стать настоящими христианами... Есть она, эта решимость обратиться к Богу — и из души христианина вырвется несущийся вверх такой вздох любви и верности Богу и Божьему миру, который изменит все в человеке и вокруг него. Заповедано Господом молиться простой молитвой «Отче наш...». Как бы ни был слаб и немощен, духовно и физически, христианин, в каком бы ни был рабском подчинении злу, он одно это слово «Отче» может произнести так, что оно все изменит, всего его перевернет. Только бы вырвалось это слово из сердца, как у ребенка, в беззащитности своей бросающегося в слезах или в радости! — в объятия к отцу или к матери и отдающего себя всего простертым к нему навстречу любящим рукам. Тогда из рук Божиих христианин непременно, как то дитя, получит дар Божией любви, обновляющей его. И сколько бы раз ни повторялись одни и те же слова, одних и тех же молитв, если их будет повторять христианин с той решимостью, о которой говорил св. Серафим Саровский, их всегда будет встречать и встречает Божественная Любовь, одаряющая так обращающихся к Ней благодатно-обновляющим даром. Это и есть: «Се творю все новое...!»

Мы жаждем духовного обновления, и мы согласны с тем, что держа предания, которым научены Церковью, мы действительно можем стать лучше, чище, одухотвореннее, можем стать новым творением во Христе.

Если же все-таки не становимся им, то, может быть, потому, что не знаем, как следует держать предания, которым научены? Дело не в Церковном Предании, а в нас?! Вспомним апостола Павла. Как держать предания? Он дает ответ и на этот вопрос. «Бог дал нам способность, — говорит Апостол, — быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа; потому что буква убивает, а дух животворит» (2 Кор.3,6).

Вот и сейчас идет Великий пост. Нам следует возможно чаще, не обязательно только в храме, везде, читать молитву, завещанную Церковным Преданием, молитву св. Ефрема Сирина, жившего в середине IV века. Она полна необычайно высокого благодатного духа, возносящего в небесную высь каждого, молящегося ею как нужно. Но не случается ли, и, к сожалению, не так уж редко, что верующий оказывается более верным букве, форме, чем самому духу молитвы: прочитал одну ее часть — столько-то раз крестись и сделай такой-то поклон, прочитал другую часть — крестись опять столько-то раз и делай такой-то поклон, а по окончании ее кланяйся так-то и крестись вот как. И форма этой молитвы прекрасна, и эти правила хороши, но пока мы занимаемся ими, то есть «буквой», дух-то молитвы куда-то от нас исчезает, улетает!

Мы часто слышим, что наш великий русский поэт Пушкин был человеком «свободного нрава», и даже будто бы неверующим и т. д., но вот каким духом наполнялось сердце этого человека, когда оно обращалось как нужно к духовному богатству, собиравшемуся в веках, как он говорит: «отцами-пустынниками и женами непорочными», сложившими «множество Божественных молитв»: «Всех чаще мне она приходит на уста И падшего крепит неведомою силой: Владыко дней моих! Дух праздности унылой, Любоначалия, змеи сокрытой сей, И празднословия не дай душе моей, Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья. Да брат мой от меня не примет осужденья, И дух смирения, терпения, любви И целомудрия мне в сердце оживи».

Вот чем наполнялось оживлявшееся духом этой молитвы сердце Пушкина, когда оно как нужно обращалось к тому, что несет нам через века и века наше Церковное Предание, которому нас учит наша святая Церковь.

Только тогда, когда мы сами полны решимости, о которой свидетельствовал и учил св. Серафим Саровский, т.е. когда мы стоим и держим предание, которому научены, как нужно, как следует — только тогда мы как в зеркале, — по слову Апостола, — взирая на славу Господню, преображаемся в тот же образ от славы в славу, как от Господня Духа (2 Кор.3,18). «Итак, братия, стойте и держите предания, которым вы научены» (2 Фес.2,15). Держите его как надо, в любви, в твердой решимости обратить свои сердца навстречу Божественному Откровению и благодатному, святому духовному опыту Соборной нашей Апостольской Церкви со всей его силой, преображающей и нас, и через нас весь мир.

Аминь.